Решад Нури Гюнтекин: Птичка певчая

Итак, вчера я стала новобрачной. Я покорно отдалась течению, словно сухой лист, попавший в водоворот. Я делала все, что мне скажут, ничему не перечила, даже позволила надеть на себя длинное белое платье, которое доктор привез из Измира; разрешила вплести в свои волосы серебряные нити. Но когда меня подвели к большому зеркалу, я на мгновение зажмурилась. И только. В этом выражался весь мой протест.

Приходили люди посмотреть на меня. Заглянули даже мои бывшие коллеги по школе. Я не слышала, что они говорили, только старалась всем улыбаться однообразной жалкой улыбкой.

Какая‑то старушка сказала, увидев мое лицо:

– Повезло старому хрычу! Подстрелил журавушку прямо в глаз!

Хайруллах‑бей вернулся домой к ужину. Он был одет в длиннополый сюртук, корсетом стягивавший его полную фигуру. Совершенно фантастический галстук ярко‑красного цвета сбился набок. Мне было очень грустно, и все‑таки я не смогла удержаться и тихонько засмеялась. Я подумала, что не имею права делать старика посмешищем, сняла с него тот галстук и надела другой.

Хайруллах‑бей смеялся и приговаривал:

– Браво, дочь моя! Из тебя выйдет замечательная хозяйка. Ну, видишь, как тебе полезно было стать молодой женой!

Гости разошлись. Мы сидели друг против друга у окна в столовой.

– Крошка, – сказал Хайруллах‑бей, – знаешь ли ты, почему я запоздал? Я ходил к Мунисэ, отнес на могилку цветы и несколько золотых нитей. Тебе девочка не смела говорить, но, когда мы оставались одни, она часто твердила: «Моя абаджиим станет невестой, вплетет себе в волосы золотые нити, и я тоже вплету…» Я бы сам украсил этими нитками рыженькие волосики нашей канареечки. Но что поделаешь…

Я не выдержала, отвернулась к окну и заплакала. Слезы были легкие, еле заметные, как туман за окном в этот грустный осенний вечер. Это были тайные слезы, которые тут же высыхали у меня на ресницах.

Как всегда, в этот вечер мы долго сидели внизу, в столовой. Хайруллах‑бей устроился в углу в кресле, надел очки и раскрыл у себя на коленях какую‑то толстую книгу.

– Госпожа новобрачная, – сказал он, – «молодому» мужу не надлежит заниматься чтением. Но ты уж меня прости. И не беспокойся, ночи длинные, еще будет время прочесть тебе любовную сказку.

Я еще ниже склонила голову над платком, который обвязывала.

Ах, этот старый доктор! Как я его любила раньше и как ненавидела в эту минуту! Значит, когда я, обеспамятев от горя, прижималась головой к его плечу, он… Значит, эти невинные голубые глаза под белесыми ресницами смотрели на меня как на женщину, как на будущую жену!..

Я мучилась, предаваясь этим горестным мыслям до тех пор, пока часы не пробили одиннадцать. Доктор кинул книгу на стол, потянулся, зевнул и поднялся с кресла.

– Ну, госпожа новобрачная, – обратился он ко мне, – пора ложиться. Пошли!

Шитье выпало у меня из рук. Я встала, взяла со стола подсвечник, подошла к окну, чтобы закрыть его, и долго‑долго всматривалась в ночную тьму. У меня мелькнула мысль: что, если сейчас тихо сбежать, умчаться по темным дорогам?

– Госпожа новобрачная, – позвал доктор, – ты что‑то слишком задумчива. Иди, иди наверх. Я дам онбаши кое‑какие распоряжения и тоже поднимусь.

Дряхлая кормилица доктора вместе с соседкой переодели меня, сунули опять в руки свечу и отвели в комнату моего супруга. Хайруллах‑бей все еще был внизу. Я стояла у шкафа, сжимая в кулаке подсвечник, скрестив на груди руки, словно защищалась от холода. Я дрожала, и плясавшее пламя свечи то и дело подпаливало кончики моих волос.

Наконец в коридоре на лестнице раздались шаги. В комнату вошел Хайруллах‑бей, мурлыча под нос какую‑то песенку, снимая на ходу сюртук.

Увидев меня, он поразился:

– Как, девочка, ты еще не легла?

Я открыла рот для ответа, но у меня только застучали зубы.

Доктор подошел вплотную и посмотрел мне в глаза.

– В чем дело, девочка? – спросил он изумленно. – Что ты делаешь в моей спальне?

И вдруг комната задрожала от громового хохота.

– Девочка, да, может, ты…

Доктор задохнулся от смеха. Потом он хлопнул себя по коленям, зажал пальцами рот и промычал:

– Так, значит, ты сюда… Ах, распутница! Думаешь, мы с тобой действительно стали мужем и женой? Ах ты, бессовестная! Ах, бесстыдница! Да накажет тебя аллах! Человек в отцы тебе годится, а ты…

Стены комнаты зашатались, потолок словно обрушился мне на голову.

– Ах ты, распутница с испорченным сердцем! Ай‑ай‑ай!.. И ты не постеснялась прийти ко мне в спальню в ночной сорочке!

Хотела бы я взглянуть на себя в ту минуту. Кто знает, какими цветами радуги полыхало мое лицо.

– Доктор‑бей, клянусь аллахом… Откуда же я знала? Так сказали…

– Ну пусть они подумали глупость, а ты?.. Я мог представить себе что угодно, только не это! В мои‑то годы! Бессовестная женщина посягает на мое целомудрие, на мою невинность!

Господи, какая это была пытка! Я кусала до крови губы, готова была провалиться сквозь землю. Стоило мне шевельнуть рукой, как насмешник‑доктор подбегал к окну и, вытягивая шею, кричал:

– Не подходи ко мне, девочка, я боюсь. Клянусь аллахом, открою сейчас окно. На помощь, друзья! В моем возрасте… На меня…

Я не стала больше слушать и бросилась к дверям. Но тут же вернулась. Не знаю почему. Я повиновалась голосу сердца.

– Отец! – рыдала я. – Мой отец! – и кинулась на шею старого доктора.

Он обнял меня, поцеловал в лоб и голосом, идущим из самой глубины души, сказал:

– Дочь моя, дитя мое!

Никогда не забуду я этого отеческого поцелуя, этих добрых дрожащих губ.

Вернувшись к себе, я плакала и смеялась, и так расшумелась, что доктор постучал мне в стенку из своей комнаты:

– Ты дом разрушишь, девчонка! Что за шум? Ведь сплетники‑соседи обвинят меня: «Старый хрыч заставил до утра кричать новобрачную!»

Но и сам доктор порядком шумел. Он расхаживал по комнате, притворно бранился:

– Господи, упаси мою честь, мою невинность от современных девиц!

В эту ночь мы просыпались с доктором раз десять, он в своей комнате, я

– у себя. Мы стучали в стену, кукарекали по‑петушиному, свистели, как птицы, квакали.

Вот и весь рассказ о том, как я стала новобрачной.

Мой славный доктор был таким чистым, таким порядочным, что не счел даже нужным предупредить меня о фиктивности нашего брака. Господи, да я по сравнению с ним просто легкомысленная кокетка… В нашей святой дружбе Хайруллах‑бей забыл, что он мужчина, но я не забыла, что я женщина.

Мужчины в большинстве своем плохие, жестокие, – это несомненно. А все женщины хорошие, кроткие, – это тоже несомненно. Но есть мужчины, пусть их очень мало, у которых чистое сердце, честные помыслы; и такой чистоты у женщин никогда не найдешь».

ЧАСТЬ ПЯТАЯ, глава ІХ.